Акционерное общество «Ландскнехт»

Итак, император Максимилиан заполучил желаемое: армию солдат, готовых потягаться хоть с швейцарцами, хоть с самим чёртом. Любезный тевтонскому сердцу орднунг прекрасно сочетался с германским боевым духом: прекрасно дисциплинированные ландскнехты действовали в битве, как отлаженный механизм, с энтузиазмом и высокой мотивацией. Максимилиану удалось немыслимое: взрастить в наёмниках идею верности тому призрачному целому, что гордо называлось Священной Римской Империей. До фанатизма патриотов-швейцарцев, конечно, им было далеко, но результат и так впечатлял.
Как раньше среди рыцарей было принято относиться к пехоте? Как к толпе вонючих простолюдинов. Пушечным мясом их пока не считали только по причине небольшого прогресса в артиллерийском деле. А тут ландскнехтам говорят: выше нос, парни, ничем вы не хуже этих лыцарей, и самим рыцарям не зазорно с вами плечом к плечу встать. Для средневекового общества это значило очень много — солдаты почувствовали, что их принимают за людей, а не созванный для бойни скот. Максимилиан и сам не гнушался чинно пройтись в рядах отряда пикинёров в модной форме, и вообще любил их называть Орденом ландскнехтов. Получилось так, что одним выстрелом уложили двух зайцев. Во-первых, в ландскнехты ломанулись всякие обнищавшие дворяне, кому на полноценное рыцарское сооружение наскрести денег было нереально — здесь они могли служить без угрызений совести перед поколениями славных предков и без комплекса неполноценности перед более богатыми коллегами по сословию. Во-вторых, служить в ландскнехтах стало жутко привлекательно для простолюдинов: они получали хорошие деньги, чётко определённые права и обязанности, сознание войны за правое дело и нормальное отношение командиров.
Гордость за свой род войск даже стала причиной постоянных стычек между ландскнехтами и рейтарами. Хотя рейтары были такими же наёмниками, они считали себя как бы наследниками рыцарской конницы, а потому более благородными, чем какая-то грязная пехота. У них тоже были привилегии, большее жалование, отдельная судебная система, служба в рейтарах считалась даже более подходящей для дворян, чем служба ландскнехтом. Естественно, что две эти корпорации, так друг на друга похожие, постоянно были на ножах, потому что ландскнехты были не из тех, кто будет спокойно сносить презрение и насмешки, и нередко драки между ландскнехтами и рейтарами переходили в массовые побоища — а то ишь, развели сказки про голубую кровь. Поэтому многие статейные грамоты специально оговаривали обязанность ландскнехтов мирно соседствовать с рейтарами в лагере и добровольно уступать последним место для размещения лошадей.
С идеей рыцарства и престижа нового войска отлично сочеталась и идея воинского братства. Полковники ландскнехтов относились к этому очень серьёзно: солдату от командира много не надо, когда он видит к себе хорошее отношение, то сражаться будет гораздо лучше. Знаменитый Георг фон Фрундсберг, например, иначе как «любимыми сыновьями и братьями» своих парней не называл, а перед битвой при Павии обрядился поверх доспехов в рясу нищенствующего монаха-францисканца — мол, я простой бедный воин, один из многих орденских братьев. «Любимые сыновья» почитали его, как отца, и за своего оберста кому угодно готовы были надрать задницу. Фрундсберг и такие как он действительно верили в то, что говорили. Спекулировать на верности ландскнехтов станут уже потом.
Идея братства логично привела к тому, что внутри сообщества ландскнехтов появилось понятие корпоративной чести. Честь ландскнехты понимали просто — это верность данному слову и верность присяге, то есть деловая порядочность, а не рыцарский кодекс поведения. Если кто-то нарушает клятву, его клятвопреступление (der Eidbruch, der Meineid) порочит всю корпорацию, ведь репутация для наёмника архиважна. Поэтому ландскнехты не только условия договора с нанимателем исполняли до последней буквы, но и клятвы, данные врагу, держали твёрдо. Например, соблюдали договоры о «доброй войне», когда сдающимся в плен сохранялась жизнь, выполняли обещания не воевать против милостивого победителя.
Так, в 1509 году венецианцы отпустили попавших в плен ландскнехтов в обмен на данное в храме обещание не воевать против республики Святого Марка в течение одного года. Как только они присоединились к остальному войску, то получили приказ снова отправиться на войну. Ландскнехты отказались наотрез. Они заявили, что хотят поступить как «благочестивый военный люд», и послали своих послов к императору для уведомления о заключённому договоре и намерении его соблюдать. Ещё лучше ландскнехтов характеризует эпизод времён Шмалькаденской войны. В ту пору по всей Германии шла яростная рубка между протестантами и католиками, а точнее — между теми, кто поддерживал императора Карла и теми, кто поднял против него мятеж. И случилось так, что в городе Нойбурге, что на прекрасном голубом Дунае, превосходящими силами имперцев был блокирован гарнизон наёмников, служащих протестантам. Императорский наместник Ганс Шнабель предложил решить вопрос по-мужски, без драки: гарнизон сдаёт город и марширует восвояси с со всем оружием и штандартами. Ландскнехты согласились. Но каналья Шнабель их злостно обманул — подождал, пока они выйдут, окружил и трёхдневным голодом заставил разоружиться, сорвать знамёна, и дать клятву не воевать против императора и Австрийского дома. Ландскнехты обиделись и обозвали этот случай «нойбургским бесчестием» («Schmach von Neuburg») и «новым неслыханным неландскнехтским обычаем». Двойное преступление против клятвы и традиций (т.е. принуждение к клятве), было настолько экстраординарным и скандальным прецедентом, что для его обсуждения были полностью созваны полки Шертлина и Хайдека, составлявшие практически всю пехоту протестантов. Дело в том, что даже такую клятву нельзя было просто забыть — потребовалось избрание солдатами специальной комиссии, которая пришла к выводу, что нойбургские лузеры не обязаны соблюдать вынужденную клятву.
Самым главным вопросом для наёмника всегда было жалованье. Как сказано у Шиллера в «Валленштейне», солдату надобно платить, ведь потому он и зовётся солдатом (от soldo). В отличие от прочих наёмников ландскнехты не устраивали бунт и забастовку сразу же, как только наниматель нарушал условия найма. Чаще всего они поступали в соответствии с теми статьями контракта, которые оговаривали случаи задержки жалованья. Они ждали предписанный срок, потом посылали к командирам своих представителей, вели переговоры, а при этом продолжали соблюдать все свои обязанности, подчинялись дисциплине, несли караул и выходили на бой. Полностью отказаться от подчинения их могла заставить только неприлично долгая задержка зарплаты вместе со всяческими злоупотреблениями и военными неудачами (при удаче можно восполнять недостачу грабежом побеждённого) или если они решали, что жалование им решили вообще не платить и нечего тут ждать. Например, во время аугсбургского рейхстага 1538 года, прошёл слух, что солдатское жалование проиграно одним из придворных императора. Войска в момент взбунтовались и угрозами принудили императора Карла V немедленно погасить задолженность по кредиту.
Такая честность была в ту пору чем-то особенным. Вокруг нарушали клятвы безо всякой задней мысли, меняли стороны и предавали, и на общем фоне немецкие ландскнехты действительно отличались, хотя и среди них встречались разные индивиды. Честь была настолько основополагающим понятием, что с ней было связано большинство эпитетов, применявшихся по отношению к ландскнехтам: они «добросовестные», что значило — добросовестно выполнявшие обязательства, принятые корпорацией, «верные» — то есть верные не столько конкретному господину, сколько традициям сообщества, «сильные» и «мужественные» — так как без этих качеств нельзя быть воином, а подлинной честью мог обладать только воин. Даже определение ландскнехтов как «благочестивых» и «набожных» применялось чисто риторически, как синоним верности присяге, поскольку клялись обычно именем божьим.
Честь ландскнехта была не личной честью рыцаря, а носила корпоративный характер, что подчёркивалось тем презрением, которое испытывали нарушители обычаев и традиций. Не зря у ландскнехтов была возможность устраивать «суд пик» вместо официального разбора преступлений — чаще всего тогда, когда вина наёмника была всем очевидна и не требовала споров, например, когда все видели, как трусоватый Ганс драпанул с поля боя. Без лишней волокиты устраивалось общее собрание полка, объявляли суть дела, провост требовал смертной казни, а адвокат просил о снисхождении. Из самых уважаемых ландскнехтов отбирали три группы, каждая из которых выносила своё независимое суждение, а остальные солдаты слушали их, а затем общим голосованием выносили приговор. Если виновность была доказана, преступника тут же отправляли на казнь — он должен был пробежать через строй, только при этом его не шпицрутенами пороли, а приканчивали пиками. Тот, кто не проявлял при этом должного рвения, рисковал последовать за приговорённым.
Позорящими сообщество делами считались также измена, воровство и убийство товарища-ландскнехта. Пока по этим обвинениям шло судебное разбирательство, символы воинской чести — штандарты и знамёна — должны были быть свёрнуты. Их распускали только после оглашения приговора, когда обвиняемый был уже либо оправдан, либо осуждён. Идя на казнь, он должен был просить своих товарищей о прощении, и получив его, символически смывал общий позор своей кровью. Когда ландскнехта казнили, будь то повешение, расстрел или отрубание головы, развёрнутые знамёна поднимали так, чтобы они стали последним, что он увидит перед смертью. Этот ритуал, как и троекратный салют после казни, подтверждал снятие пятна со всего полка или отряда и восстановление утраченной чести.
Подобно тому, как вместо индивидуальных поединков ради славы ландскнехты ценили хладнокровные действия нерушимого строя, действующего, как один человек, так и понятие личной чести было им практически незнакомо. В их среде изначально даже не развилась привычная для Франции дуэль. Эти суровые парни не нуждались в куртуазных любезностях, когда они считали себя оскорблёнными, то просто били обидчика в морду и завязывали драку в трактире. Только потом, под дурным влиянием прочих национальностей, в моду вошли вооружённые поединки вне лагеря. Мода эта привела к сотням трупов и бессильных предписаний начальства, и в итоге во время Тридцатилетней войны дуэли запретили под угрозой смерти.
Острое чувство корпоративной чести стало причиной неприязни ландскнехтов к конкурентам на рынке наёмников: шотландцам, гасконцам, испанцам и, особенно, швейцарцам. Швейцарцы, бывшие учителя ландскнехтов, стали для них архиврагами, и недавние ученики не упускали случая, чтобы устроить драку (если они служили в одном войске) или резню (если швейцарцы были на другой стороне) — чикагские мафиози-соперники по сравнению с ними как дети малые. Соперничество привело к тому, что вскоре командиры поняли: или у тебя в войске швейцарцы, или ландскнехты, а то где они вместе, жди кровопролития. Если же ландскнехты и швейцарцы сцеплялись в бою, это была «плохая война», в которой не брали пленных и раненным вспарывали животы одним взмахом засапожного ножа.
Самую чёрную ненависть к швейцарцам вызвали у ландскнехтов события зимы 1499 года. В сражении при Харде на Боденском озере конфедераты только с третьего раза смогли разбить боевые порядки ландскнехтов. После того, как началось повальное бегство, швейцарцы особенно беспощадно перебили отступивших, кого заколов, а кого столкнув в ледяную воду озера. Акции швейцарцев на рынке наёмников моментально взлетели вверх. Память об этом чёрном дне ландскнехты хранили десятилетиями, лелея жажду реванша за «брегенцскую могилу». Но Швейцарские войны Максимилиана закончились плачевно, и возможность мести предоставилась злопамятным немцам только в 1522 году в битве при Бикоке, где швейцарцы потерпели сокрушительно поражение, после которого три дня ландскнехты с песнями обирали их трупы. Швейцарцы в свою очередь начали обижаться на то, что ландскнехты подлые трусы, нечестно сражались — не в открытом поле, а зарывшись в землю, как кроты, коварно применив артиллерию (инертные швейцарцы так и не научились использовать огнестрельное оружие), и вот было бы всё по справедливости, мы б вам задали жару. Вскоре мечта швейцарцев исполнилась — они встретились с гнусными ландскнехтами лицом к лицу, на ровном поле при Павии в 1525 году... и были вырезаны до последнего человека, так же, как и «Чёрный легион», отряд ландскнехтов на французской службе, нарушивших запрет не наниматься вне Германии.
После этого финального разгрома конкурентов, жалованье ландскнехта выросло вдвое, так что корпоративные разборки с швейцарцами не были так уж бессмысленны.
Надо сказать и о том, как ощущал себя отдельный ландскнехт. Всё его мировоззрение строилось на чувстве принадлежности к корпорации наёмников. Её он считал самой славной и достойный, а свой род занятий — самым правильным из всех возможных. Эта гипертрофированная гордость была не только следствием духа братства — её можно считать естественной реакцией. Средний ландскнехт был «лишним человеком», «третьим сыном», который сам должен был обеспечить себе кусок хлеба, поэтому и любил деньги пуще всего. Хотя на гравюрах с притчей о добром и дурном сыне доброго изображали в виде крестьянина, а дурного — как ландскнехта, на самом деле у «дурного сына», лишённого всяких надежд на наследство по праву майората, просто не было иного выхода, кроме как податься в ландскнехты.
В то время Германия переживала настоящий бум рождаемости, и громадный прирост населения наложился на колоссальный экономический и социальный кризис XVI—XVII вв., общий для всей Европы. В итоге тёплых мест на всех не хватало. Жёсткая корпоративность средневекового общества приводила к тому, что легко было оказаться изгоем, не имеющим шансов на какой-либо мирный заработок. Ландскнехты были теми из этих обездоленных людей, кто нашёл в себе достаточную смелость, чтобы не попрошайничать, а зарабатывать на жизнь мечом, пикой и аркебузой. Даже если ландскнехт или рейтар выбирал профессию не по необходимости, а ради славы и добычи, он всё равно терял все связи с прежней жизнью. Отныне его домом становился лагерь, его законами — военный кодекс, его семьёй — те, кто сражается плечом к плечу в его шеренге. Иногда мысли об этом вызывали у наёмников тоску по прошлому и зависть к мирной жизни, но чаще всего они старались заглушить их в безудержном веселье и презрении ко всем невоенным домоседам, лентяям и трусам.
К счастью, у ландскнехтов действительно хватало поводов для гордости. Сам себя ландскнехт в песнях звал «свободным», «вольным», «честным». Он не имел над собой постоянного господина, не платил никаких налогов, не занимался никаким трудом, кроме как воевал, даже не копал укрепления. Всё это сообщало ландскнехтам чуть ли не пьянящую эйфорию после уз средневекового общества.
Они относились к нанимателю и военачальнику не как к феодальному господину. Наниматель — это не богоданный угнетатель, прихотям которого подданные обязаны подчиняться не пикнув. Это всего лишь деловой партнёр. Если наниматель грубо нарушал свои обязательства, он терял моральное право на власть, и должен был столкнуться с угрозами наёмного войска. Чаще было так, что не воин боялся своего хозяина, а полковник старался, чтобы ландскнехты не бунтовали, а то недолго и получить отлуп по сиятельнейшим ягодицам. Очень часто корпоративное давление на командира было таким, что сохранить власть можно было, только если принять решения, которых требует общее собрание. Обычно это были решения, которые ландскнехты считали для себя выгодными, например, они могли заявить: а давайте щас резко сделаем крюк, и разграбим наскоро что-нибудь («ах как хочется вернуться, ах как хочется ворваться в городок»). Командир мог сколько угодно возражать, что со стратегической точки зрения штурм городка особой пользы не несёт, токмо хлопоты сплошные — это было предложение, от которого он не мог отказаться. Если наниматель идёт навстречу просьбам солдат, то и он в свою очередь сможет потом от них чего-нибудь потребовать.
Пропаганда ландскнехтов как престижного рода войск, где могут служить люди из всех сословий, привела к тому, что все ландскнехты на сословные отличия плевать хотели. Для них не было королей, принцев или баронов. Были только наниматели, враги и все прочие. Выше уже приводился пример того, как они принуждали к выплате жалованья самого императора Карла V, а Франсуа Рабютен описал случай, глубоко потрясший все французское дворянство: 28 октября 1552 года, после боя у Невшателя, ландскнехты Альбрехта Бранденбургского устроили зверскую резню французских вояк, и среди прочих прикончили более двухсот дворян, в том числе принца крови Бретонского дома герцога Рогана. Эпизод вышел для кого комическим, а для кого трагическим: к двоим наёмникам, захватившим его в плен, подошёл третий и потребовал своей доли в выкупе. Получив отказ, он обиделся и тут же застрелил принца. Для благородных рыцарей это было культурным шоком — они-то привыкли считать право на плен и выкуп чем-то священным неотъемлемым от рождения. А тут гнусное мужичьё поднимает самострел, ррраз — и благородные мозги наружу. Моветон какой-то.
Всё, что сказано выше, относится ко времени расцвета ландскнехтов. Это время, когда они только-только появились и заявили о себе на полях многочисленных сражений. Те ландскнехты, какими они были во второй половине XVI века и особенно в XVII веке, сильно отличались от корпорации, созданной императором Максимилианом. Но об этом как-нибудь в следующий раз.